Приближение окраин. Стихи. Эссе (Абдуллаев Шамшад) ; Новое литературное обозрение, 2013

Если я напишу, что прочитал эту книгу, скорее всего это будет неправдой. Прочитать ее можно только в буквальном смысле. Но понять, оценить ее глубину, удивительный слог стихов Абдуллаева, его образы, точные, завораживающие своей медленностью гипнотические описания, с одного раза невозможно.

Стена, чуть позже твой кушанский облик:

за нею. В стакане чай, и полдень высек, как тавро,

уют в жужжащей комнате. С барьера

полыхает пустошь. Пусть

без пользы назревает четкость в предметах, будто горний

улов. Так верх вынашивает давку

низовую, крепнет майя в разбеленном безмолвии.

Ты улыбаешься, и вновь

немыслимо другое. Ответ был близок.

Мы не видим в безлюдном освещеньи. Ибо

умолкло, не умаляясь. Нет, не знаю. Ибо

с пьемонтских холмов повеет сыростью – любимый

роман. Ты посмотрел в окно, как если б

шагнул вперед: брезент, бумажная равнина, кот –

как воздух, не умеют исчезать,

протяжно плавясь в солнечной ацедии. Мы обернулись,

новый день. Газета шелестит среди окрестных мумий.

Абдуллаев кладет своего читателя на лопатки, на среднеазиатский ковер и вводит в состояние транса. Перед взором одурманенного чтеца, обрамленные лучами ослепительного солнца, в душном и знойном двойном полдне проплывают образы, один за одним - это хроника без звука работающего кинопроектора.

Все живое, если приходит сюда,

то лишь ненадолго – добавит тень

к другим теням и тотчас унесет ее. Сегодня

такой тяжелый ветер, что передвинул слякоть

от пустыря к мосту гнилому.

Гранит безмолвен. И собака

похожа на безмолвие. Она

увернулась от невинной пошлости воя,

и нервный толчок под шерстью и в лапах –

это слепок с прерывистого лая.

Перепончатый взгляд собаки вот-вот разорвется

от погони за мутно-зеленой птицей –

уклончивый плюмаж в осеннем воздухе.

Поэт и прозаик Шамшад Абдуллаев живет в Фергане, но владеет русским языком просто филигранно. Без всяких преувеличений - это крупнейший русскоязычный поэт современности.

Вот, сказал он, Арно, чума зеркал, иная –

река самоубийц. Чуть грезишь. Воздух

и мы там, вязнущие в улье углов глинобитных. Улиц

глубь сечет летний свет. Столько

скрытых слагаемых и полуденный спазм – будто

в оконную опухоль вихрятся нумидийские стрелы. Сейчас

удушье делится на каменистый хлам

за дверью, кошачий взгляд,

мозолистые стены и флорентийский фильм

весь в пятнах гелиофобии. Через

комнату луч меряет желчный

ворс под ногами и донимает

капризной чертой сжатые губы

или сеет в них легкий бред:

Italiam, Italiam, и тает гипноз. Никнет

южный морок в наши подглазья, в кору

спекшейся лавы; мы здесь. Мужчины и ландшафт вдали

расходятся, как пепел.

0    0