Книга: Дж. Д. Сэлинджер (Сэлинджер Джером Д.) ; Эксмо, 2020

Любое герметичное произведение, а к таковым мы (в порядке частного случая) отнесем те, что не получили от своих авторов ни единой строчки толкования, будь то косвенно или напрямую, является своего рода игровой площадкой для умов, не остеснявшихся капалабхатически сверкнуть черепом и исчезнуть в омуте безгласия, где поймать большую рыбу не легче, чем найти жемчужину в слое ила. Диалог с таким произведением напоминает беседу с черной дырой, впрочем, беседу ли? Как ницшеанская бездна, смотрит она на вас молчаливо, состоявшись, утягивая ваши реплики куда-то за горизонт событий.
Кто такой Холден Колфилд? Этого не знаем мы, не знает он сам. «Не знаю», - вот что нам говорят страницы «Ловца». Сам Колфилд: «О том, что тебе интересно, узнаешь лишь тогда, когда рассказываешь, что тебе неинтересно». Так и сам он постигается апофатически; не зная, кем является герой, мы узнаем, кем он не является. Отрицание есть путь к самопознанию, поскольку по-настоящему отрицать человек может только внешнее, отрицать же самого себя невозможно. Те, что нашли много общего меж ду собой и Колфилдом, попали впросак: персонажа как такового нет, не читатель смотрит на текст, а текст на читателя, и здесь снова вспоминается Ницше. Фигура Холдена постоянно от нас ускользает.
Подростковые терзания: вот как обычно характеризуют книгу читатели. Взросление, неприятие общественных стандартов, любовные переживания. Но это книга не о подростке, она о неопределенности – состоянии, когда у тебя нет конечного восприятия мира, раз и навсегда расставленных оценок. Ребенок – тот, кто не ставит миру окончательного диагноза, тот, кто смотрит на мир непосредственно, уходя от однозначных определений. Навешивая на мир ярлыки, мы искренне полагаем, что мир послушно устремляется вслед за словом, принимая его форму. Отчасти это так. Однако постигая его таким образом, мы попадаем в ловушку ментального восприятия, которое, в противовес восприятию сущностному, вынуждает нас вновь и вновь совершать ошибку диалектического миропонимания. В этом смысле Колфилд более всего похож на ум, старающийся сломать границы между собой и реальностью и таким образом эту реальность постичь. Однако он по-прежнему упирается в главное средство ментального восприятия – язык.
Язык Сэлинджера – это язык разрушения. Нервный, прыгающий – полная противоположность канонам классической литературы. Это разрушение барьеров. То же делали Берроуз и Керуак – руководствуясь, думается, схожими мотивами. Колфилд стремится полностью уничтожить барьер между собой и описываемым миром, и звучит это в высшей степени антилитературно.
Слово – это некоторая законченность. Называя предмет, вы не оставляете для него иного пространства кроме того, в котором он вынужден жить, ступая след в след вашему логосу. «Но ведь истина не какой-то законченный, однородный предмет». Она складывается из множеств, которые способна уловить лишь божественная интуиция. Ум – рациональный – противостоит интуиции. «Ловец на хлебном поле» - история не мальчика, это история ума, стремящегося восстановить непосредственное восприятие мира.

0    0

"Ловец на хлебном поле"
Роман больше для подростков, но взрослым тоже есть над чем задуматься. Сэлинджер очень хорошо отразил мир подростка, его страхов, его стремлений.
Читал, помнится, что наиболее яркие впечатления, которые влияют на нашу дальнейшую жизнь, случаются именно в подростковом периоде. Для Холдена Колфилда - героя романа, социопата и нигилиста (?) - таким событием является смерть младшего брата Олли. Ключевой сценой в романе является именно сцена разговора сестры героя Фиби и Холдена, где она спрашивает о том, что нравится брату. Холден акцентирует внимание на смерти Олли и практически по Фрейду отвечает:
А я думал: «Если кто ловил кого-то», — говорю. — В общем, у меня перед глазами только эти малявки — играют себе во что-то на таком здоровенном поле с рожью и всяко-разно. Тыщи малявок, а рядом никого — больших никого, в смысле, — только я один. И я стою на краю какого-то долбанутого обрыва. И мне чего надо — мне надо ловить всех, чтобы вдруг с обрыва не навернулись: в смысле, они же носятся там и не смотрят, куда бегут, а я должен выскакивать откуда-то и их ловить. И больше весь день я б ничего не делал. Был бы ловцом на этом хлебном поле и всяко-разно. Я знаю, что это долбануться, только больше я б ничем не хотел быть. Я знаю, что долбануться.Фантазия, навеянная детской песенкой на стихи Роберта Бёрнса. Этот момент наиболее ярко показывает, что Холден хотел бы спасти брата Олли. Соответственно весь нонкомформистский бунт героя и социопатия обусловлены именно этой смертью. Герою трудно дается социальная адаптация, как она дается с трудом многим подросткам мира. Пробивающаяся сексуальность сублимируется в его экзальтированное увлечение сестренкой Фиби. То есть герой пытается общаться со сверстницами, и даже с проституткой, но первые опыты не очень удачны. В сущности это тоже, наверное, знакомо многим подросткам.
Вместе с тем нельзя сказать, что Холден Колфилд - дурак, нет. Его познание мира интуитивного характера. И часто герой показывает себя довольно умно. Как, например, в заботе о морали младших детей:
Только пока я шел по лестнице, вдруг ни с того ни с сего просек, что сейчас опять сблюю. Только не сблевал. Присел на ступеньку и получшело. А пока сидел, заметил такую вот долбанутую фигню. На стене кто-то написал «хуй вам». Я, нафиг, чуть на потолок не полез. Прикинул, как Фиби и прочие малявки увидят такое и не поймут, что, нахер, это вообще значит, а потом какой — нибудь гнусный пацан им возьмет и объяснит — само собой, сикось-накось, — и они станут про это думать, и, может даже, заколотит их на день-другой. Убить вообще того, кто это написал. Наверно, какой-нибудь шаромыжник-извращенец среди ночи проник в школу отлить или как-то, а потом написал на стене. Я все прикидывал, как я его ловлю за этим занятием, как башку ему размазываю по ступенькам, пока не сдохнет, нахер, до конца, весь в кровище. Только еще я просекал, что кишка у меня тонка так сделать. Точняк. От этого мне еще тоскливей стало. У меня едва кишки-то хватило рукой это стереть, сказать вам правду. Я все ссал, что какой-нибудь препод меня поймает и решит, что это я накорябал. Только в конце концов я все равно стер. А потом двинул дальше к учительской.Как впрочем и в отношении ценностей взрослого мира и его ограниченности:
— Ты б походила как-нибудь в мужскую школу, — говорю. — Попробуй как-нибудь. Там полно фуфла, и там надо только зубрить, чтоб вызубрить столько, чтоб стать сильно башковитым и когда-нибудь, нафиг, «кадиллак» купить, и еще надо все время делать вид, будто тебе не до фонаря, проиграет футбольная команда или нет, а трындеть надо весь день только про девок, бухло и как оприходовать кого-нибудь, и все кучкуются в такие гнусные, нафиг, компашки. Кучкуются те, кто в баскет играет, кучкуются католики, кучкуются, нахер, умники, те, кто в бридж режется, тоже кучкуются. Даже те, кто в книжном, нафиг, клубе заседает, кучкуются. А если попробуешь нормально как-то…или вот еще:
В куче школ уже всех на каникулы распустили, и там сидело и стояло где-то мильон девчонок — ждали, когда ухажеры появятся. Девчонки с ногой на ногу, и без ноги на ногу, и с неслабыми ногами, и с паршивыми ногами, и девчонки на вид как шикарные девчонки, и на вид как стервы последние, если поближе познакомиться. Нормальная такая картинка, вы ж понимаете. В каком — то смысле, конечно, тоска, потому что сидишь и думаешь себе: а что с ними всеми, нахер, потом будет? Ну в смысле, закончат они школу, колледж — и? Сидишь и прикидываешь: повыходят большинство замуж за каких-нибудь бажбанов. За типусов, которые только и знают, что трындеть, сколько у их, нафиг, машин миль на галлон выходит. За таких, которые злятся и детский сад разводят, как я не знаю что, если их в гольф раздраконить, или даже в какой-нибудь совсем уж дурацкий пинг-понг. За таких, которые совсем поганые. За таких, которые книжек никогда не читают. За таких, которые достают своим занудством…Роман великолепен, текст плотный, наполнен юмором. Слэнг перевода (перевод Максима Немцова)...А что слэнг? Мы в 90-е практически на таком слэнге в школе и говорили, разве, что мне слова "штрик" и "штруня" незнакомы, но на восприятие текста это практические не влияет.
"Девять рассказов", "Фрэнни", "Зуи", "Потолок поднимайте, плотники", "Симор.Вводный курс"
Если роман такой, немного хулиганский, хорошо отражающий мир подростка, то другие произведения более философского, притчевого характера, особенно рассказы. Рассказы насыщены разной символикой: фрейдистской, религиозной как христианской, так и восточных течений. В повестях встречаются практически конгениальные размышления о некоторых параллелях в религиях, как, например, во "Фрэнни" и "Зуи" - христианство и буддизм. Молитва "Господи, помилуй" очень сильно похожа на какую-нибудь мантру.
Мне понравились и роман и произведения поменьше, так что рекомендую.

0    0

Уматный фофан пентюхает по ньюйоркщине, неслабо так задвигая базар за штруню со штриком и всяко-разно. Олсо в талмуд понапиханы россказни Дж.Д. про плотников там, про Фрэнни и Зуи и всяко-разно, что оттопыривает также неслабо. Тащемта вышел нехилый такой талмуд в семьсот страниц - я чуть не сдох.
А кому не в жилу новый перевод - тот чепушила и, натурально, задрыга

0    0