Не говори, что у нас ничего нет (Тьен Мадлен) ; Corpus, 2019

Редкая птица дочитает до середины кирпича Тьен (это не я такая умная, это жестокая статистика), а ведь на шести с половиной сотнях страниц можно найти почти все модные нынче в просвещенном кругу темы (и такие близкие, что ни в сказке сказать, ни матом сформулировать): поиск эмигранткой корней внутреннего раздрая и собственной идентичности, прощение отцов и трагедии детей, шрамы тоталитаризма, бессмысленность бунта против системы (привет классическим антиутопиям) и мое любимое «кровь не водица».
Мари Цзян, гениальный математик со съехавшей от раздвоения — китайские корни и канадское настоящее — жизни кукушечкой, пытается отыскать истину о бросившем их и самоубившемся в 1989 году отце не в вине, а в забытых рассказах подружки детства Ай Мин, бежавшей в том же 1989 году после «событий» на площади Таньаньмень, о жизни выживании одной семьи в китайской Культурной революции (ККР).
Частью революционно настроенная, частью пацифистская, частью из бывшего помещичьего класса, вся она постепенно попадает под каток системы, несмотря на своевременные самокритики, отмежевания и умолчания, и вывозит это по-разному (или не вывозит). Старый революционер Папаша Лютня, молодой композитор Воробышек, репрессированные остатки ветви землевладельцев Завиток и Вэнь Мечтатель, их дочь скрипачка Чжу Ли. Никто из вшивых интелов не уйдет от справедливого народного гнева: раздавят, осудят, сошлют и перевоспитают.
Что-то знакомое слышится на каждой страничке — не только лишь в бряцанье сапог хунвейбинов по двору консерватории, но и в занятиях политинформации, которые молодежь частью старается отбыть, чтобы вернуться к своей жизни, а частью — принять всем сердцем каждое слово партии с солнца-Мао. А еще в молчании, которым ты пытаешься спасти то, что внутри, а потом оказывается, что внутри ничего и не осталось, кроме этого молчания.
К «событиям» на полщади Таньаньмэнь, ради которых мы вроде как и собрались, автор подходит будто бы исподволь, плавно переключая фокус с отношений внутри каждого поколения (четыре сотни страниц, ну) на отношения между поколениями — между отцами, которые выживали, отказываясь от себя и других, и детьми, которые не прочь отказаться от всего этого наследия.
Тьен удалось увернуться от декларирования одной из версий причин протестов: ее героиня присоединяется к студентам стихийно, не столько из-за гражданской позиции, сколько за подругой и в поисках себя. Но легче на финальных аккордах от этого, конечно, не становится.
«Как нам теперь со всем этим жить?..» — спрашивали жители Пекина после четвертого июня. Да вот так, собственно, и жить. Подмести тротуары, вытереть кровь и слезы, написать осуждения бунтовщиков и жить свою жизнь, полную мелких предательств и осторожности, говорит Тьен. Что нам остается?
К концу книги с ее материей что-то происходит: люди, о которых рассказывали истории, стали выглядеть намного более реальными, чем сама рассказчица (ощущение, о котором она упоминала по ходу произведения не раз). Он связан в том числе с концепцией времени у китайцев: вроде как там «послезавтра» — это день позади, а «позавчера» — впереди. («Эй, я тебе то же самое пытался объяснить, только про нас, а не про китайцев», — кричит мне с полки . Ой, что ты начинаешь, и до тебя руки дойдут.)
Сама книга (всамделишняя) превращается в симфонию для скрипки и фортепиано — последнее и единственное сохранившееся — произведение композитора Воробушка, который так и не стал великим.
И одновременно другая книга (внутри реальной книги) — «Книга записей» — после стольких переписываний, изменений, зашифровок каждым переписчиком своей потери и боли становится больше чем просто книгой — памятником нерукотворным Китаю, его жертвам и конформистам, несчастному, но стойкому народу.
Несмотря на творящуюся в книге дичь, Тьен удается избежать как принудительного деления всех и вся на палачей и жертв, так и поиска в творящих жестокости людях внутреннего раненого ребенка. И оно и к лучшему — стиль книги и без того зубодробительный, если бы еще оценочности отсыпали, мы бы до вечера не разошлись.
Еще есть что-то странное в именах героев (и это не проблема перевода, такая же история в оригинале): есть среди них Jiang Kai (Цзян Кай) и Sparrow (Воробышек), Zhuli (Чжу Ли) и Flying Bear (Летучий Медведь). То есть китайские имена и почему-то расшифрованные английским китайские имена смешиваются для главных и второстепенных героев. Это не то чтобы неприятно (ладно, бесит), было бы логичнее сноски что ли какие-нибудь поставить, чай читатель не дурак, запомнит с одного раза.
Я вот тут еще подумала, что книга о китайских студентах 1989 года не должна быть такой остросоциалочкой для россиянина в 2021-м. Но вселенной, получается, плевать на мнение маленьких женек.

0    0

В деревне, где я выросла, ночное небо было как вечность.До сих пор, через несколько дней после прочтения, не уверена что выстаивла правильную оценку (хотя, какая оценка является "правильной"? Всё это очень-очень субъективно). Тогда перефразирую: что правильно выразила оценкой своё отношение к книге. Потому что, с одной стороны, есть в романе все те элементы, которые для меня ценны: переплетёние настоящего и прошлого, пласты семейных историй внутри истории страны, но... Не могу отделаться от ощущения, что Китай здесь показан с одной стороны. Однобоко. Так, как выгодно автору.
Но, к сожалению, плохо ориентируясь в политической жизни этой большой и прогрессивной страны, не могу ничего утверждать.
Главная героиня, девочка 11-ти лет Мари Цзян и её мама живут в Канаде, пытаясь справиться со смертью покинувшего их семью отца. Он недавно покончил с собой. Но, как выясняется, перед смертью звонил и разговаривал со своим давним другом, музыкантом с ласковым именем Воробушек. Их дружба многое пережила, многое повидала, и вот теперь, в сложный для Китая 1989 год дочь Воробушка Ай Мин вынуждена бежать за границу, прячась от репрессий. Так завязывается дружба между главной героиней и китайской девушкой, которая рассказывает Мари историю своей семьи, историю страны и читать об этом невероятно интересно.
Как выглядело раскулачивание по китайски, как жили люди и во что верили, как предавали, как хранили верность, как отсиживали срок в тюрьме, прилежно исправляясь по велению партии, как прятали полные романтики, свободы и вольнодумства тетради, исписанные тончайшей каллиграфией - "самиздат" шестидесятых, сказали бы сейчас. Всё это подробно повествует книга. Роман очень поэтичен, несмотря на всю его реалистичность, и конечно мощными аккордами в нём звучит музыка - ведь отцы Ай Мин и Мари музыканты.
Несколько поколений одной семьи проходят перед читателем. Есть среди них верящие в учение товарища Мао, марионетки режима и есть те, кто чтит вековые законы добра и зла... Судьбы героев переплетаются в сложные, изящные иероглифы, поднимая вопросы морали, чести, долга перед родиной, любовью и свободой.
Повторюсь, что у меня осталось впечатление некоторой односторонней точки зрения на события, происходящие в Китае. Но, опять таки, судить не мне - маловато информации по теме.

0    0

А кто не чтит цитат,
тот – ренегат и гад, –
Тому на задницы наклеим дацзыбао!
Кто с Мао вступит в спор,
тому дадут отпор
Его супруга вместе с другом Линем Бяо.
© Владимир ВысоцкийХотя книга фактически посвящена , произошедшим на площади Тяньаньмэнь в апреле-июне 1989 года, подводит Мадлен Тьен к ним довольно долго, рассказывая об истории трех поколений одной семьи - от гражданской войны и японской оккупации до реформ Дэн Сяопина и заканчивая современностью.
Довольно быстро я запутался, кто кому какой родней приходится - героев не то чтоб много, но с китайцами и японцами у меня так часто бывает - поэтому две сюжетные линии я воспринимал раздельно: для меня маоистский Китай и Канада на переломе веков были двумя разными историями, мало друг с другом связанными (хотя связь очевидна и прямолинейна). Впрочем, это совершенно не мешало чтению книги, да и к середине романа все устаканилось и прояснилось, стало понятно, кто главный персонаж, а кто нет.
Для западного читателя роман, наверное, выглядит откровением и чем-то небывалым и оригинальным, но то, что происходило в Китае в пятидесятые-шестидесятые, в России уже прошли в двадцатые-тридцатые - идеологическое промывание молодежи, сессии самокритики, недовольство стариками в руководстве страны, якобы предавшими революцию, массовые репрессии и чистки, борьба с низкопоклонством и формализмом в культуре. Другое дело, что размах культурной революции в Союзе был намного меньше, длилась она не так долго, и последствия были не такими катастрофическими.
Написано тем не менее хорошо и мастерски, автор знает, когда надо подбавить экзотики, а когда - юмора, пафоса, эмоций. Мадлен Тьен не пережимает, хотя сделать это с таким материалом очень легко, никого не осуждает (даже хунвэйбинов, насмерть забивающих старых профессоров, и солдат НОАК, стреляющих в безоружных студентов), но и не отстраняется. Хорошо пишет, ничего не скажешь, я прям-таки сам себя чувствовал китайцем, коротко стриженным (длинные волосы - буржуйство и декаданс), в серой куртке-неру, любую беседу начинающим со слов "Да здравствует председатель Мао! Да здравствует великая пролетарская революция!" Местами атмосфера и происходящее так напоминали Оруэлла (особенно ее последнюю сцену), что реально становилось страшно. Специфически китайская манера выражаться - с метафорами, экивоками, отсылками и подсмыслами, наложенная на коммунистический пафос и партийную фразеологию, утомили меня уже в концу первой трети, однако потом привык.
В принципе, можно сказать, что я немало узнал о китайской истории двадцатого века - по крайне мере поверхностная проверка показала, что многое, поведанное Мадлен Тьен, соответствует действительности. Однако и ляпы тоже есть - например, персонажи упоминают Киргизстан и Туркменистан; очевидно, что для жителей приморского Шанхая все это был бы просто Советский Союз. Смешно, но Союз в книге вообще ни разу не упоминается - исключительно отдельные республики вроде России или Украины.
Основой книги является музыка во всех проявлениях. Я-то по наивности думал, что каждый второй китаец владеет кун-фу, а оказалось, что каждый второй китаец играет на каком-нибудь музыкальном инструменте. Здесь постоянно говорят о музыке, думают о музыке, пишут музыку, играют на разнообразных музыкальных инструментах или ломают их в рамках борьбы с правым уклоном и контрреволюцией. В книге постоянно упоминаются Бах (Ба-Хе), Верди, Дебюсси, Прокофьев, Шостакович, на худой конец какой-нить китайский композитор, имя которого я не могу транскрибировать, потому как наверняка ошибусь. В какой-то момент я даже заподозрил, что композиция книги тоже имеет какое-то отношение к музыке - канадские вставки выступали контрапунктами, а студенческие волнения развивались как крещендо, и судя по названию последней главы (Coda) я не ошибся.
Отличная книга, которая не только по праву вошла в шорт-лист Букера, но и вполне (по моему мнению) заслуживала его получить.

0    0